Григорий Бакланов. Фамилия моя — Бородай, а в те времена, когда история эта начиналась, звали меня Олег. Впрочем, она звала по–другому, так только она меня называла, и однажды, в счастливую минуту, я сказал ей: Мой генерал! Но уже давно я — Олег Николаевич. И докопался: Бородай был славным сподвижником Тараса Бульбы. С тем и приехал ко мне возвестить, откуда есть пошло и кто мы на самом деле.
А Гоголь все переврал, приписал его подвиг Тарасу Бульбе. Иначе самое главное не получалось: я тебя породил, я тебя и убью..” Видели бы вы, какой яростью полыхнули кроткие глаза престарелого моего родственника: вон что оказывается! А когда он понял (да я еще возьми и улыбнись), свернул в трубку так чудно разрисованное генеалогическое древо и с тех пор знать меня не хочет. Не исключаю, что недостойную ветвь, меня то есть, он тогда же от древа отсек. А когда история, которая прошла через всю мою жизнь, только начиналась.. Впрочем, рассказ о ней придется начать с конца. Стоило ослабевшему государству чуть отпустить вожжи из некогда властных рук, и явилось все: фрукты со всех континентов, каких и не видывали раньше, горы еды, колбас, рыба всех сортов, куриные замороженные и отмокшие ноги, прозванные “ножки Буша”..
![Григорий Бакланов Презентация Григорий Бакланов Презентация](http://www.metod-kopilka.ru/images/doc/9/53477/img3.jpg)
Тут же обменивают доллары на рубли и рубли на доллары, тут же, на виду и на ходу, у вагончиков на колесах, едят с бумажных тарелок поджаренные немецкие колбаски, запивают пивом из жестяных банок, крутятся в грилях облитые жиром куры на вертелах, гомон, толкотня, бешеные ритмы музыки. Он был черен лицом, на его скрещенных ногах спал укутанный в тряпье младенец; девочка, стоя, покрывала платком густые, набитые пылью волосы, и еще мальчик, старший, лет шести, пригорбясь, протягивал прохожим грязную ладошку. Запах жареных колбасок доносило сюда ветром. Из Таджикистана, где полыхала гражданская война, изгоняли русских, и они, бросая все, еще и ограбленные по дороге, уезжали и уходили в никуда: в России их тоже никто не ждал. И в Россию же от таджиков бежали таджики, от смерти бежали. Много их по Москве просило милостыню, сидели на улицах, стучали в окна машин у светофоров: “Начальник, начальник..”. Не очень–то им подавали и все же подавали при виде детей.
Лотошница, одетая тепло и перепоясанная, в белом халате поверх, пританцовывала на картонке озябшими ногами. День был предзимний, темные снеговые тучи сели на золотой шпиль высотного здания, на верхние его этажи, там среди дня, должно быть, зажгли электричество, как в самолете, когда он входит в сплошную облачность. И ощутимо уже было в воздухе близкое дыхание снега. Крытый грузовой фургон, объезжая что–то, заслонил все впереди, а когда проехал, я увидел то, что объезжал он, притормаживая: перед аркой, ногами на проезжей части, лежал на земле голый человек. Он лежал на своей распластанной под ним и разрезанной одежде, а другой человек, в прорезиненном плаще, в капюшоне, как черный грач, нацелившийся клювом, что–то делал над ним, наклонясь. И белая с красными крестами машина “Скорой помощи” стояла рядом.
Все это было непонятно и жутко. Голое тело на земле, измазанное у поясницы и ниже, и выше в засохшем зеленом и желтом, люди обходили, сторонясь: в Москве уже было два случая холеры. Но глаз схватил все подробно, и пока я шел дворами, заново видел и торчащую в небо короткую его бородку на запрокинутом землистом лице старика, и большое, холодное, когда–то сильное, а теперь иссохшее мужское тело с впалым животом и пучком темных волос. Одна его нога, искалеченная, вся в шрамах, была короче другой. Я не узнал его лица, но я узнал эту ногу.
Григорий Яковлевич Бакланов. Григорий Яковлевич Бакланов (р.1923), писатель военного поколе ния и автор книг о военном. БАКЛАНОВ, ГРИГОРИЙ ЯКОВЛЕВИЧ (р. 1923), русский писатель. Родился 11 сентября 1923 в Воронеже. Рано осиротев, со старшим братом, студентом Московского университета. Заполнение сопроводительной карточки статьи для участия в конкурсе «Презентация к уроку» Положение о конкурсе презентаций «Презентация к уроку» 1. Бакланов Григорий Яковлевич (р. 1923 г.) родился в Воронеже. Григорий Бакланов (Фридман) родился 11 сентября 1923 года в Воронеже. Рано осиротел, жил с братом в семье родственников. Андрей Шарый: Григорий Бакланов ушел на войну восемнадцатилетним пареньком и вернулся с войны лейтенантом. Известный русский писатель Григорий Яковлевич Бакланов родился 11 сентября 1923 года в городе Воронеже.
Ее я видел не раз: и в гипсе, и потом, когда сняли гипс и он ходил с палочкой. Утешая его, я однажды погладил рукой синие продольные шрамы.
Теперь так называемые презентации, вернисажи случались часто, иной раз— по несколько в один вечер, и, если всюду поспеть, можно было.
Это был он, но первая моя мысль была о том, чтo в связи со всем этим меня ждет. Потрясенный, я продолжал идти. Ноги сами несли меня, и даже быстрей. Как будто от этого можно уйти. А когда опомнился, вернулся, ничего на том месте уже не было. Только стоявшие вдоль магазина торговки с пуховыми платками, распяв их перед собой напоказ, пересказывали с жаром случившееся, и люди останавливались и смотрели на то место, где он лежал на асфальте.
Глава I. Думали ли вы, какую роль в нашей жизни играет случай? А в то же время, когда вспомнишь и сопоставишь всю цепь событий, ну какое уж тут проявление закономерности, какой знак свыше? У входа в управление, на площадке, стояли специально для этого дела сваренные из толстого железа два огромных бака. Сварены они были на конус книзу, чтобы легче было опрокидывать.
В баки из шлангов лилась горячая вода, и каждый, поставив сапог на край, мыл его шваброй и купал, чтоб не нести за собой грязь по коридорам. А грязь, вернее жидкая глина, была по щиколотку, не улицы, а глиняные реки, строящийся завод и город утопали в них. Кто–то еще поставил сапог на край, начал действовать другой шваброй. Как в первый день творения.
Был этот человек в теплой серой фуражке, она чуть не упала у него с головы в бак с водой, потому и запомнилось. А вечером меня поселили к нему. Гостиницы на стройке еще не было, под нее отвели два подъезда панельной пятиэтажки, перед каждой дверью на площадке стояли резиновые сапоги, я достал тапочки из чемодана, разулся и, когда вошел, увидел на гвозде теплую его фуражку, сразу узнал ее. Две ночи до этого я ночевал в управлении на казенном диване, укрывая ноги курткой, освободилась койка, и меня привели сюда. За окном дождь лупит по жестяному отливу, окно без занавески, электрическая лампочка на шнуре над столом, одна — здесь, другая — за окном, и такой же там, за окном, накрытый клеенкой стол, и вся комната, и я, приглаживающий волосы рукой,— все это в голых черных стеклах. Мог ли я думать, что вот этому человеку я фактически переломаю всю его жизнь?
И спрашивал себя не раз: ну, не встреться мы вот так случайно, что же, ничего и не было бы? Или так уж нацелены были пересечься наши пути–дороги? Посреди стола — плоская консервная банка: кильки в томате, на ней — консервный нож, хлеб. Это он обо мне позаботился. На огромной этой стройке были, конечно, столовые, но по Волге в тот год бродила холера, и при входе в столовую лежал толстый ворсистый мат, пропитанный хлоркой, на нем следовало потоптаться. И, прежде чем мыть руки под краном, окунали их в раствор хлорки, от нее кожа шорхла и белела. И еда в столовой отдавала хлоркой.
Только стаканы с компотом не успевали пропахнуть. На стройке был установлен сухой закон, водка нигде не продавалась. Но граненые стаканы исчезали из столовой. Когда в третий раз исчезли все подчистую, даже со стола заведующего исчез стакан, в котором он держал отточенные карандаши, заведующий взмолился: “До коих пор можно? Завозить не успеваем!” На что начальник строительства, за плечами его была не одна стройка, будто бы сказал. До полного насыщения.
За окном — тьма, блестят капли дождя на наружном стекле: это светит фонарь на стреле башенного крана. Намерзшись за день на сыром ветру вперемежку с дождем, я уже начал было задремывать, когда раздалось со вздохом. По жене соскучился страшно. Мне было в ту пору двадцать четыре года, планы на будущее — самые дерзкие, а пока что предстояло что–то написать об этой стройке для дешевенького журнала, но принимали меня здесь как начальство, и — чего уж там!
С двумя из них я разговорился днем раньше, обе в комбинезонах цвета хаки в обтяжечку, рослые, зрелые, было на что поглядеть. Приехали они на стройку судьбу свою искать. Городок их маленький, парни уходили в армию и не возвращались.
Вот и они сели в поезд, открыли бутылку вина: за все хорошее, что впереди ждет! Отцов своих ни одна не помнила и не знала: был в свое время расквартирован в их городе стрелковый полк.
Сосед мой наконец встал, погасил свет. Теперь только фонарь на башенном кране светил нам снаружи. В семейной жизни это, может быть, самое дорогое. Не о тебе, а — ты, — вздыхал он и томился плотью. Может, все дело в том, что я старше ее на девять лет.
В душе она и сейчас — совершенное дитя. И не мешало, что в соседней комнате пели–орали не в лад: “Все КРАЗы, МАЗы,/ ЗИЛы да ГАЗы, / А бобик–тузик ша–ариком,/ Машины юзом, / Грязь лишним грузом, /А мы бельмом на шарике–е..”. Долетало обрывками сквозь сон: как они шли в загс почему–то за много километров, как захотелось мороженого зимой, как у них потом не хватило денег.. Разбудили нас среди ночи. Яркий свет, в дверях — плотник. Мужики, подъем! И надо же так случиться, что в тот самый момент, когда он проезжал внизу, по улице, прорезанной бульдозерами, над ним по откосу, где уцелело несколько домов стоявшей здесь ранее деревни, взбирались два парня, держась за плетень, оба — сильно поддатые.
Плетень ли гнилой обломился или сапоги разъехались по мокрой глине, но один из парней рухнул с откоса, угодил под колесо, как раз по животу ему проехало. Утром всех нас вызвали к следователю в милицию. Перед дверью уже сидел пожилой татарин, весь в черном. Черная шляпа, черные до колен сапоги, в них вправлены черные костюмные брюки. Запомнилось, говорил он покорно судьбе: “Дощь с внущкой осталась.. Венера называется..”.
Уже готовились убирать сходни, когда, гремя цепями по железным бортам, примчался самосвал, из кабины выпрыгнул мой сосед по комнате: “Вот.. На крышке фанерного ящика чернильным карандашом написан адрес, фамилия, имя–отчество, телефон. И долго еще было видно, как в дождевике, сняв с головы фуражку, стоит мой сосед у кабины самосвала, смотрит вслед. Поднялся на палубу матрос, швырнул в ворону белой трубкой от неонового светильника. Ворона взлетела, взмахнула несколько раз черными крыльями и опять села на льдину, покачиваясь с ней вместе на уходящей к берегу волне. Пенный бурун от винта за кормой захватил полую трубку, на миг она встала торчком и скрылась.
Она говорила: “Я долго буду молодая”. И если на улице на нас оборачивались, она тихонько подталкивала меня: “Видишь?
Мне же казалось, что оборачиваются совсем по другой причине. Однажды в компании, будучи навеселе, я представил ее: “Знакомьтесь, моя жена”.
Но ночь, как правило, мирила нас. Кстати, она же, Вера, напомнила мне, что надо отнести посылку.